Я познакомился с ним, когда он приехал в Ленинград после Первого съезда советских писателей,
где был делегатом от Казахстана и выступал как представитель своего народа.
Наша первая беседа была интересной и содержательной.
Происходила она в номере гостиницы "Астория", в довольно пасмурный день,
и мне запомнился на фоне широкого окна, выходившего на Исаакиевскую площадь,
силуэт плотно сложенного, широкоплечего человека в несколько даже величественной позе.
Но когда он повернулся к свету, лицо его показалось приветливым и добродушным.
Был он смугл и черноволос, а глаза смотрели умно и пытливо.
Всеволод Рождественский, 1974, Ленинград
Фото. Вс. Рождественский и И. Джансугуров.
Предисловие Вс. Рождественского к сборнику стихов и поэм Ильяса Джансугурова, 1974, Ленинград
ПОЭТ КАЗАХСКИХ СТЕПЕЙ И ГОР
Тот, кто впервые вступает на землю Казахстана в весеннюю пору, когда холмистая степь, еще не выжженная солнцем, алеет в тюльпанах, а предгорья Алатау благоухают запахом свежих трав и цветов, когда с горных отрогов бешено скачет прозрачная ледяная вода, а в густую синеву неба четко врезаны острогранные алмазы снежных вершин, тот сразу почувствует себя в особом мире и подумает: да, в такой стране, где так прекрасна, разнообразна и щедра на дары природа, и народ должен растить в душе высокие чувства родственной и дружеской связи с окружающим его миром. И дальнейшее знакомство с историей народа, с богатствами его устного творчества, его литературой подтверждает это первое впечатление.
В глубоком прошлом казахи, кочевавшие по своим неоглядным жарким степям, пастухи овечьих отар и конских табунов вели существование в тяжких условиях ханского угнетения, да еще в атмосфере родовых распрей и чиновничьего произвола. И все же неистребимо жила в народном сердце мысль о свободе и социальной справедливости. Провозвестником ее стал во второй половине XIX века замечательный поэт и просветитель, основоположник казахской письменной литературы Абай Кунанбаев. имя которого благодарно произносится в каждой казахской семье и по сей день. Он был не только вдохновенным поэтом, но и мудрецом-моралистом, утверждавшим этические нормы духовного развития своего народа. Ему принадлежит высокая и плодотворная мысль о необходимости сближения с культурой русских революционных демократов, ставшая в дальнейшем основой для роста национального самосознания, для казахской литературы и искусства. Прямым последователем и продолжателем просветительских идей Абая был выдающийся поэт Ильяс Джансугуров (1894-1938).
Ильяс Джансугуров не только поэт яркого и своеобразного дарования, он и общественный деятель широкого масштаба, занимавший ряд видных государственных постов в своей республике. Хорошо владея русским языком, он обладал и глубокими познаниями в области русской классической и современной литературы. Я познакомился с ним, когда он приехал в Ленинград после Первого съезда советских писателей, где был делегатом от Казахстана и выступал как представитель своего народа.
Наша первая беседа была интересной и содержательной. Происходила она в номере гостиницы "Астория", в довольно пасмурный день, и мне запомнился на фоне широкого окна, выходившего на Исаакиевскую площадь, силуэт плотно сложенного, широкоплечего человека в несколько даже величественной позе. Но когда он повернулся к свету, лицо его показалось приветливым и добродушным. Был он смугл и черноволос, а глаза смотрели умно и пытливо. Завязался непринужденный разговор, Ильяс говорил о том, как он был у Горького, и как Алексей Максимович расспрашивал его о казахских писателях, о первых книгах, выпущенных на их родном языке. Потом разговор перешел на Ленинград, и тут выяснилось, что Джансугуров приехал договариваться о поездке ленинградских писателей в Казахстан: Ленинград недавно взял индустриальное и культурное шефство над этой республикой.
Поездка действительно состоялась. В мае 1935 года писательская бригада, возглавляемая Леонидом Соболевым (тогда еще ленинградцем), выехала туда в длительную командировку. В эту группу входили Павел Лукницкий, Николай Чуковский, Александр Гитович и я. Ехали поездом, по тем временам не очень торопливым, через жаркие пески пустыни Каракум и с нетерпением ждали, когда покажется на горизонте синеватая гряда гор.
Казахские писатели встретили нас на небольшой степной станции Туркестан. Здесь собралась вся литературная общественность республики — Сакен Сейфуллин, Мухтар Ауэзов, Габит Мусрепов, Таир Жароков, Абдильда Тажибаев русские писатели Константин Алтайский, Дмитрий Снегин и многие другие, с которыми ближе я познакомился позднее. Первым, кого я увидел, был Ильяс Джансугуров, тогдашний руководитель казахстанской писательской организации. Мы встретились дружески, как уже давние знакомые. Он же был и моим соседом в легковой машине, когда длинной лентой тронулся в долгий путь на Чимкент и Алма-Ату наш кортеж дружбы, Ехали степной целиной, без дорог, оставляя слева темные отроги Каратау. Солнце забиралось все выше и выше, а кругом была цветущая, безграничная степь, и при кратких остановках кружил голову неизъяснимо приятный запах еще не успевших увянуть от зноя трав. В ушах стоял нескончаемый треск кузнечиков, а голубоватые дали уже струились от разгоравшегося зноя. Всю эту дальнюю дорогу Ильяс, сидевший рядом, рассказывал мне столько интересного и нового дня меня о степных обычаях, о вековых, уже отошедших в прошлое кочовьях, о преданиях, о легендах, что я вправе считать его первым, кто дал мне почувствовать и пленившую меня на долгие годы своеобразную природу этого неведомого мне раньше края, и поэтический строй души казахского народа.
Немало совершили мы с ним прогулок по окрестностям Алма-Аты, в горных ущельях и на скатах лесных предгорий, где, лежа на свежем ковре пахучих трав и ярких цветов, в тени высоких веретенообразных тяньшаньских елей, вели дружеские беседы, раскрывавшие мне душу Ильяса — поэта, влюбленного в родную свою землю, в свой народ, в особенности его трудолюбивого, стремящегося к новым познаниям духа. Я уже знал о том, как страстно приветствовал Ильяс Джансугуров переход из кочевого существования в социалистический быт, как много уже было им свершено в обогащении казахского литературного языка принципами и понятиями советской эпохи в первоначальную пору ее становления и роста. И столь естественной и глубинной казалась мне поэзия Ильяса в ее теснейшем животворящем родстве с безымянными, цветущими легендами устного народного творчества. Особенно ярко ощутил я это, когда довелось мне переводить одну из самых значительных его поэм — “Кюйши”, занимающую особое место среди других его лироэпических произведений, таких, как “Степь” и “Кулагер”.
Поэма проста и даже несколько традиционна по своему сюжету, и содержание ее можно пересказать в немногих словах.
В давние феодальные времена кочевал в прибалхашских степях могущественный хан Кене. Однажды во время пиршества в пышно разукрашенном шатре играл перед ним бродячий молодой домбрист (кюйши), и грозный хан был так пленен его искусством, что приказывал ему играть вновь и вновь. До заката жаркого дня стрекотали и пели струны чудесной домбры. А когда замер последний звук, встала гордая и надменная сестра хана красавица Карашаш и властно потребовала, чтобы отдали ей пленившего ее кюйши в полное рабство. Хан исполнил ее просьбу, и юноша стал рабом своевольной, резкой в своих поступках, властолюбивой и капризной девушки, исполненной дерзости и коварства. Кюйши принужден был пить до дна горькую чашу унижений и рабства. Но он был пленен красотой своей госпожи, любовь затуманила его разум, да и сама Карашаш оказалась в плену вспыхнувшей в ней страсти, в которой из гордости не хотела признаться. Непреодолимая преграда стояла между юными сердцами сословная рознь бедности и богатства. Эта безмолвная, доверенная только языку струн любовь была мучительной и для него, и для нее. Но в сердце юноши рядом с охватившей его страстью жила и мечта об освобождении, о далекой своей родине. В пылком струнном монологе вдохновенной домбры он с таким неповторимым искусством выразил свою тоску, свою мечту о воле, что надменная Карашаш, победив себя, дала ему возможность бежать из плена.
Вот на такой простой канве Ильясу Джансугурову удалось выткать цветистую, пеструю, переливающуюся всеми красками жизни словесную ткань поэмы. Поражает богатство и обилие вплетенных в нее образов, взятых из природы, из кочевого степного быта, из мира прямых и сильных страстей. Тут и пейзажи степных предгорий Алатау, и роскошь ханского жилища, и жестокие стычки враждующих родов, и мирные народные сборища, и красота женщины, и бурные порывы ее коварства и самовластия.
А сквозь эту эпически неуклонно развивающуюся повествовательную легенду, как основной узор ковра, проходит настойчивый лейтмотив музыка домбры. В сущности, она и является основным действующим началом, определяющим многое в развитии сюжета. Чтобы яснее себе это представить, нужно помнить, что незамысловатый, казалось бы, двухструнный инструмент в руках искусного исполнителя способен для казахского слуха совершать чудеса. Он и без словесного сопровождения может передавать сложные и чисто сюжетные повествования, близкие к тому, что мы в своем обиходе называем музыкой программного характера. И потому в поэме каждое выступление с домброй юноши-импровизатора это связный и цельный рассказ из седой степной старины или мира взметенных человеческих чувств.
Ильяс Джансугуров — автор и других столь же значительных произведений, из которых особенно выделяется его прославленный на родине “Кулагер” поэма о замечательном коне и связанном с ним судьбою его хозяине, поэма, насыщенная трагическими событиями. В ней также немало места отдано изображению старинных народных обычаев и ярко воспроизведенной панораме конных игр и состязаний, традиционным скачкам на большие степные расстояния. И вообще поэзия Ильяса Джансугурова черпает силы своей выразительности из богатейшей сокровищницы народных преданий и легенд, что не мешает Джансугурову в то же время быть поэтом всего нового, что принесла с собою в быт народа советская эпоха.
Всеволод Рождественский
Ленинград, 1974 г.
